Литовцы во все времена считали огонь божественною силою, боготворили его в язычестве и почитают в христианстве, которое само заповедало почитание огня, выражающееся в свечах и лампадах, нередко неугасимых, пред образами. Но вечный языческий огонь никогда названия Знича не носил и оно было присвоено ему только писателями, легкомысленно относившимися к делу и вводившими ученых в заблуждение целых три столетия.
Последствием этого было то, что в образованном мире, даже в Литве (но не в народе), укоренилось до такой степени убеждение в существовании огня Знича, что поколебать это убеждение представляется крайне трудным, если не невозможным, тем более, что популярных сочинений, для искоренения этого ложнаго убеждения, нет, а все легкия, доступныя всякому пониманию произведения, в особенности поэтическия, в роде поэм Крашевскаго „Anafielas“ 1), основаны на безусловной вере в мнимые авторитеты и только укореняют понятая о несуществовавшем названии Знича.
Так, по свидетельству Петра Епископа «Знич», вечный огонь, бог стихии огня, символ души богов и жизни целаго мира, был боготворим и поддерживаем с величайшим тщанием и благоговением в отдельных храмах, окруженных крепкими стенами. Огонь пылал или в честь всех богов, или пред лицом единаго непостижимаго Существа, которое было силою и душею как богов, так и целаго света. Из всего того, что об этом огне известно из летописцев, можно дать веру тому мнению, что почитайте Знича (?) относится к самой отдаленной древности и занесено в Литву предками литовцев с востока. Историческия сказания свидетельствуют, что литовцы в XIV столетии таили и скрывали в глубине неприступных лесов священные свои огни и были вполне убеждены, что угасание их грозит погибелью всему литовскому народу.
«Самый огонь Знича добывался жрецами высеканием из кремня, который держал в руке истукан Перкуна.
«На алтаре Знича жертвы не сожигались; это была безкровная жертва, неугасаемая лампада пред лицом богов; ему поклонялись с величайшим благоговением; от него брали головни для сожжения самых важных жертв и для погребальных костров. Золе его приписывали чудотворную, исцелительную силу; жрецы употребляли ее для ворожбы и предсказаний. Огонь Знича берегли жрецы и жрицы, под главенством самого Креве-Кревейто и за допущение огня угаснуть виновные служители алтаря были сожигаемы живьем. Для огня этого употреблялись дубовыя дрова из священных рощ, янтарь, живица и другия смолистыя вещества. Моления огню совершались в известные часы, при звуках тогдашней музыки».
Все это повторяет Нарбутт 2) в 1 ч., стр. 285 своей «Истории литовскаго народа» и делает ссылки на «Житие св. Ансгария» и на примечания Преториуса.
Но Нарбутт машинально повторял за всеми старинными писателями название Знича и не дал себе труда проверить, откуда собственно взялось это название!? Причиною тому было незнание им литовскаго языка. За Нарбуттом повторяли это название и все последующие писатели, именно: из русских, — Иловайский 3), Кукольник (Павел) 4), Афонасьев 5); из польских — Нарушевич 6), Шайноха 7), Балинский 8) и целый ряд их компиляторов. Не говорю о Стрыйковском 9) и немецких древних летописцах, которые и придумали это название.
Нарушевич, в «Ист. польск. нар.», ч. I, стр. 451, говорит, что славяне также знали подобный огонь под названием Знич (?).
Афонасьев («Поэтич. воззрение славян на природу»), на стр. 7 выводит даже этимологию Знича и доказывает, что в эпоху язычества литовцы чтили огонь, как особое божество, под именем Знича, именно: «зной, зиять или знеять — блестеть, сиять; зниять — пылать, пахнуть гарью; зноиться — дымиться; зноить — от сильнаго жара принимать красный цвет». (Области. слов. 70; Донской обл. слов. 68). Г. Афонасьев забывает, что эти корнесловы славянские, а не литовские и не могли выродить литовскаго слова Знич. Далее г. Афонасъев продолжает:
«Но что поклонение огню принадлежало культу громовника, видно из самаго возжения священнаго пламени пред истуканом Перкуна. В Литве до сих пор разсказывают, что некогда Перкун, вместе с Поклусом, богом преисподней, странствовал по земле и наблюдал за людьми: сохраняют ли они священный огонь? и при этом наделял богиню жатв, т. е. землю, неувядаемою юностью, силою плодородия». (Рус. Обл. Сл. 1860. т. V. стр. 12).
Между тем, профессор Мержинский 10) первый заявил печатно, в 1869 году, что на литовском языки вовсе нет слова Znicz, но есть Zinicze, место прорицания, узнания воли богов (oraculum) и Zinis — истолкователь ея, прорицатель. Мержинский в первый раз нашел слово Зинче или Жинче у Длугоша 11), который в франкфуртском издании своем 1711 года, в кн. X; на стр. 109, пишет под 1387 годом, что вечный огонь был поддерживаем „а sacerdote, qui Zincze арреllabatur“, т. е. священником, который назывался Зинче. Меховит, в базельском издании 1682 г., стр. 143, следует тексту Длугоша и также пишет: „Соlеbаnt ignem qui реr sасеrdotem lingua еоrum, Zincze nuncupatem, subjectis lignis аdolentur“, т. е. также «священником, на их языке, именуемом Зинче». Таким образом, у Длугоша и Меховита Zincz или Zincze означает жрец — sасеrdos; но Стрыйковский и пользовавшийся им (или вернее, обокравший его, Гваньин 12), о чем Стрыйковский своевременно заявлял печатно), пишут: „Imprimis ignem, quem sua lingua Znicz ut rem sacram appellabunt“. Значит у них Знич — огонь, ignis, а не saсеrdos.
Стрыйковский с полным пренебрежением относился к «поганству» (язычеству) вообще и потому поверхностно смотрел и на всякий исторический материал), касавшийся этого «поганства», сваливал материал этот в одну кучу, не разбирая его достоинства, и представил ого потомству в сыром, неочищенном виде. Следовательно, не мудрено, что он и к сказаниям Длугоша и Меховита отнесся легкомысленно и, по обыкновению своему, спутал, присвоив назание жреца и места прорицания самому огню. О Гваньине не стоит и говорить, потому что это тот же Стрыйковский, только в латинском издании.
Но Длугош и Меховит оказываются правыми только на половину: еслибы они знали литовский язык, то должны были бы писать: Зинис — жрец и Зиниче — место узнания воли богов.
Далее, г. Мержинский, в неизданном еще манускрипте своем (1887 года), разбирая Преториуса (1635 — 1707), справедливо замечает:
«Все дела, как ежедневныя, так и особой важности, литвин приписывал воле богов, о которой справлялся у знахарей, называемых у пруссов Вайделе, Вайделотас, а у литовцев Зинис. В менее важных случаях он мог доискиваться воли богов сам, при помощи огромнаго числа разных суеверных гаданий. Число знахарей было необыкновенно велико и название свое они получали от тех предметов, на которых ворожили о воле богов или предсказывали будущее».
Знахарями этими, независимо от самого Креве-Кревейто и от Эварто-Креве, Креве, Кревулей, Вейдалотов, Вуршайтов, Сигонотов, Потиников, Лингуссонов и Тилуссонов, Швальгонов, Буртиников 13) были еще:
Путтоны, гадальщики над водою и ея пеною.
Пустоны, получившие название свое от глагола дуть, так как они дуновением своим брались залечивать раны и останавливать кровотечение. В просторечии их называли: дмухачи, дутели. Не вернее-ли надуватели?
Вейоны, ворожившие по направлению ветра.
Жваконы, прорицатели по пламени и дыму приготовляемых ими особаго рода свечей.
Сейтоны, действовавшие по разным амулетам.
Канну-Раугис, вещуны по соли и пивной пене.
Зильники, предсказатели по полету птиц, метеорам и разным воздушным и атмосферическим явлениям.
Лаббдаррисы (благодеющие), шарлатаны и фокусники, плуты и обманщики, пользовавшиеся нередко большою популярностью. Латыши до сих пор верят в этих «благодетелей».
Звайждиники, астрологи, гадавшие по звездам.
Юодукнигиникас, чернокнижники, чародеи.
Вилкатсы, оборотни, волколаки, имевшие способность превращаться в волков.
Женский персонал этой группы составляли:
Вейдалотки или Вейдалотени, жрицы вечнаго огня, весталки.
Рагутени, жрицы литовскаго Бахуса, бога Рагутиса.
Бурты, народныя певицы, как Буртиники, народные певцы и гадальщики.
Лаумы, злыя ведьмы, возведенныя даже в божества.
Обо всех этих группах свидетельствует Нарбутт в ч. 1, стр. 263 — 270.
Далее, Мержинский продолжает: «Главная ворожба была на огне, который, в известных местностях, поддерживаемый служащими жрецами, пылал вечно. Место такое, по крайней мере на Жмуди, называлось Зиниче, т. е. место узнания воли богов, так как последний слог этого слова cze (че) означает место (oraculum). Желающие отправлялись к месту прорицания или хранения огня, Зиниче, и спрашивали совета у знахаря жреца, Зиниса, который, по горевшему в данный момент огню, узнавал о воле богов и сообщал ее вопрошавшему. В Пруссии и Литве святилища вечнаго огня назывались Ромнове, Ромове или Ромайне».
Иезуит Станислав Ростовский, сочинение котораго вышло сперва в Вильне, в 1768 году, а новым изданием в Париже, в 1877 году, под заглавием:
„Lithuanicarum Societatis Jezu, Historiam Libri Decem, auctore Stanislao Rostovski, recognoscente Joanne Martinov, ejusdam Societatis Presbiteris“, говорит о Перкуне, под 1583 годом, № 14: „Jupiter ille fulmineus, vulgo Percunas“.
Разсказывает он также, что Перкуну в лесах посвящен был вечный огонь:
„Percuno ignem in sylvis sacrum vestales romanas imitati, perpetuum alebant“.
Ростовский также не называет огня этого Зничем и говорит лишь о «весталках на манер римских».
Цитату эту приводит Э. Вольтер в объяснениях своих к «Катехизису Даукши», на стр. 101. Но на стр. 129 он приводит этимологическое происхождение слов Зиниче и Зинис:
«Zunaut — шептать, гадать, чаровать; zinawimas — ворожба; zynis —колдун; zyniе, а по Нессельману zynе — колдунья, ведьма. К этому корню, повидимому, принадлежит Зинче у Длугоша: „Sacerdote qui Zincze apellabatur“. (О литературе этого вопроса сравни Я. Карловича, стр. 375, примеч. № 81). Священный же огонь несправедливо называется Знич».
Наконец, Киркор 14), в статье «Материалы для археологическаго словаря (Древности. Вып. 2, Москва, 1867), единственный раз осмеливается противоречить Нарбутту и на стр. 48 заявляет:
«Зиниче в буквальном переводе храм ведения, идея животворной силы и вечнаго света (неугасаемаго огня). Новейшия ученыя изследования лингвистов доказали, что в литовском языке слова Знич нет вовсе, но есть Зиниче, которое означает не огонь, а отдельное, огражденное место для сборной молитвы духовенства. От Зиничепроисходит Зинис, знахарь, вещун, жрец; зинiа — ведение, знание; зинотiе — знать, ведать».
То же самое повторяет Киркор и в своем «Путеводителе по Вильне», на стр. 102. Но в виду приведенных выше этимологических указаний Э. Вольтера, слова Киркора зинiа и зинотiе, как незнавшаго литовскаго языка, разумеется, ничего не стоят.
Как в действительности называли древние литовцы священный огонь, до настоящаго времени еще не открыто. Мержинский полагает, что вероятно швентугнис, а Вольтер, что swenta ugnele, от индо-германскаго или обще-арийскаго Cpentas — святой, чистый и санскритскаго Аgni — огонь.
Добавить комментарий