4
Итак, ни древнейшие списки русских летописей — Лаврентьевский, Синодальный, Новгородский I, Ипатьевский, оставившие нам полные и современные описания Калкской битвы, — ни иные летописные своды, вплоть до XV в., не сохранили нам никаких упоминаний ростовского «храбра» Александра Поповича как участника битвы на Калке.
Никаких других описаний Калкской битвы в позднейших сводах (XV и XVI вв.), которые могли бы восходить к XIII в., не сохранилось, и предполагать их нет оснований, так как новый летописный источник, если бы отразился в рассказе о Калкской битве, неизбежно должен был бы дать себя почувствовать и в других частях летописи.
Таким образом, обозрение летописных известий о Калкской битве, восходящих к XIII в., приводит к убеждению, что упоминание гибели Александра Поповича и его 70 «храбрых» в битве на Калке не может восходить ни к ростовским записям XIII в., ни к каким-либо вообще современным записям XIII в. Следовательно, рушится предположение Н. Дашкевича, ставшее затем одним из основных положений истории русского героического эпоса: «Александр как ростовец был особенно дорог своим землякам, и упоминание о нем могло войти раньше всего в ростовскую летопись».18
Однако, как было уже упомянуто выше, позднейшие общерусские летописные своды XV и XVI вв. имеют краткую вставку о гибели в Калкской битве Александра Поповича и 70 русских «храбров».19 Откуда могло появиться это сообщение? Время появления его неоспоримо установлено А. А. Шахматовым: вставка о гибели «храбров» была первоначально сделана во Владимирский Полихрон Фотия 1423 г. (по М. Д. Приселкову — 1418 г.), откуда перешла в Хронограф 1442 г., с одной стороны, и в свод 1448 г. (т. е. в Новгородско-Софийский свод 30-х гг. XV в.) — с другой. Из последнего эта вставка перешла в большинство летописей второй половины XV и XVI вв.
Следует обратить внимание на то, что пространное описание Калкской битвы, встречаемое в летописях, вышедших из Владимирского Полихрона Фотия, является компиляцией тех, в основном двух, описаний Калкской битвы (Переяславля Русского и Галицкого), которые дошли до нас в составе Синодального списка Новгородской I летописи, Лаврентьевской и Ипатьевской. Никаких новых данных о Калкской битве за исключением краткого упоминания о гибели «храбрых» в этих поздних общерусских летописных сводах нет.
Самая вставка о гибели Александра Поповича и его «храбрых» несколько варьируется в летописях. Так, например, несколько колеблется число погибших с Александром Поповичем «храбрых»: 70, 72 и 10. Колебание это не свидетельствует о каких-либо новых данных у летописцев, а исключительно зависит от их собственных домыслов. Так, например, в Софийской I сообщается о том, что Александр Попович был убит с 10 «храбрами». Объясняется это тем, что летописец не понял сообщения предшествующей летописи: «А иного воя когождо десятый прииде», встретившегося ему после известия об убийстве 6 русских князей «Мьстислава Яневьскаго, Изяслава Инговерьскаго, Святослава Шумьскаго, Мстислава Черниговьскаго с сыном, Юрия Несвежескаго». Решив что перед ним известие о гибели 6 русских богатырей, каждого из которых сопровождало 10 «храбров», летописец вычел из общей числа 70 «храбров» этих 60 «храбров», сопровождавших, по его мнению, князей, и оставшееся количество (10) отвел на долю Александра Поповича (такого рода вычисления обычны в русской летописи; особенно часты хронологические вычисления).20
В Никоновской летописи, помимо гибели Александра Поповича и его 70 «храбров», упоминается еще и гибель слуги Александра Поповича — Торопа и Добрыни Рязанича... Златого Пояса.21 Надо думать, что эта прибавка сделана не составителем Никоновской летописи, а несколько раньше, в XVI в., так как именно этих богатырей учитывает, очевидно. Тверской сборник, упоминая в предисловии к летописной статье 1237 г. о гибели Александра Поповича и его 72 «храбрых» (к вопросу о слуге Александра Поповича Торопе и Добрыне Рязаниче Златом Поясе мы еще вернемся). Итак, вставку о гибели богатырей в рассказ Владимирского Полихрона Фотия 1418 или '1423 г. можно без особых натяжек предполагать сделанной в следующей форме: «И Олександр Поповичь ту же убиен бысть с инеми семиюдесять храбрых». Все остальные отклонения от этого известия можно считать позднейшими.
На основании каких данных была сделана в Полихроне Фотия вставка о гибели на Калке Александра Поповича II иных 70 «храбрых»? Ответ на этот вопрос кроется, как нам кажется, в самом характере летописного свода Фотия.
Владимирский Полихрон Фотия был по существу первым настоящим общерусским сводом, стремившимся возможно шире охватить события русской истории и вместе с тем установить на них не узко областную точку зрения, а общерусскую, связанную с сочувствием демократическим слоям населения Руси. Составитель Владимирского Полихрона Фотия не хотел упустить ничего из того исторического материала, который можно было найти в первой половине XV в. по городам и монастырям Руси.
В свод Фотия, помимо областных летописей, уже имевшихся к тому времени в Москве, были привлечены также и памятники внелетописного происхождения: повести, сказания, жития, грамоты, послания, юридические акты, Русская Правда, церковно - законодательпые памятники и т. д. Для Владимирского Полихрона Фотия был составлен перечень иерархов русской церкви (см. список иерархов в Новгородской IV, оканчивавшийся Фотием, и Комиссионный список Новгородской I, окончившийся Герасимом; в осложненном виде перешел в Симеоновскую и Никоновскую). Для Владимирского же Полихрона был составлен список русских городов дальних и ближних (сохранился в Новгородской [V и при Комиссионном списке Новгородской I; перешел в Воскресенскую и Никоновскую). Здесь же во Владимирском Полихроне читался перечень епископий и родословия московских великих князей. «Быть может, Полихрон не ограничивался родословием одних московских великих князей, - писал А. А. Шахматов, — а давал также сведения о других русских князьях: Смоленских (ср. краткий перечень их в Воскресенской летописи, VII, 239), Рязанских (ср. там же, VII, 241), Тверских (там же, VII, 245), Литовских (там же, VII, 253), Суздальских (ср. краткий перечень их в Комиссионном списке Новгородской первой, 437) и др.». 22
Весь этот материал знаменовал собою отказ от узкомосковской точки зрения на события русской истории, доминировавшей в предшествующих московских летописных сводах.
Все обидные для самолюбия суздальцев, тверичей, новгородцев и других места были во Владимирском Полихроне тщательно уничтожены. Из состава московской летописи «опускается, с одной стороны, не мало известий семейного характера княжеского московского дома, а, с другой стороны, все те случаи московского толкования хода борьбы Москвы с соперничающими с нею центрами, что так охотно и упорно сохранял сводчик 1408 г. (свода Киприана. — Д. Л.). Для примера достаточно будет сослаться на запись в своде 1418 г. (под 1355 г.) о смерти суздальского князя Константина Васильевича, где выразительно добавлено против свода 1408 г.: „честно боронив свою отчину от силнее себя князей", под которыми разумелись, конечно, московские Даниловичи; равно как и на запись о вступлении на владимирское великое княжение Дмитрия Константиновича суздальского (год 6868 г.): «Ходир царь дал великое княжение Дмитрею суждальскому, а князем русским комуждо отчину свою», т.е. здесь опущены ядовитые слова свода 1408 г.: „а не по отчине, а не по дедине"».23 Бесстрастно изображается во Владимирском Полихроне и московско - тверская борьба за великое княжение в начале XIV в. Не ограничиваясь этим удалением следов московского пристрастия предшествующих сводов, Владимирский Полихрон Фотия подчеркивает значение демократических слоев населения. Характерна в этом отношении переделка, которой подвергся в нем рассказ об осаде Москвы Тохтамышем (1382 г.). В отличие от рассказа предшествующего свода Киприана здесь в оводе Фотия инициатива в обороне родного города, его доблестная защита принадлежат самим горожанам.
Вот в связи с этим "желанием составителя Владимирского Полихрона Фотия исчерпывающе охватить данные русской истории, привлечь областные материалы, подчеркнуть значение народных масс в обороне родины летописец и решил, по нашему мнению, включить в рассказ о Калкской битве сведения о русских богатырях на основании каких-то народных эпических сказаний или песен о них. Однако, критически относясь к народным сказаниям как к историческому источнику, он не привел из них никаких новых данных о Калкской битве, сохранив лишь имена погибших, сообщив их после перечисления погибших на Калке русских князей. Иного объяснения этой вставки мы не видим.
Составитель Владимирского Полихрона включил в рассказ о битве на Калке упоминание о местном ростовском богатыре Александре Поповиче, подобно тому как он включал в свой летописный свод местные летописные записи. Однако составитель Полихрона Фотия включил Александра Поповича в состав своего свода как общерусского героя, а не ростовского. В битве при Калке Александр Попович принимал участие как герой общерусский, и именно это обстоятельство делало настоятельно необходимым внесение упоминания о нем в первый по существу общерусский же летописный свод, пропагандировавший идею общерусского единства.
Таким образом, составитель Владимирского Полихрона Фотия знал Александра Поповича уже как общерусского «храбра», погибшего вместе с остальными русскими «храбрами» в битве па Калке. Однако в том же XV в., а возможно и раньше, существовали какие-то народные произведения, где Александр Попович выступал еще как «храбр» ростовский. Свидетельства существования таких преданий или песен сохранились в поздних русских летописях XVI в.
Существование этих народных преданий об Александре Поповиче как нельзя лучше подтверждает и высказанную выше мысль о том, что известие о гибели Александра Поповича в битве на Калке восходит не к современным битве летописным записям. а к тем же народным преданиям.
Анализируя произведения народной словесности, отразившиеся в составе Полихрона Фотия, А. А. Шахматов считает возможным относить к нему не только бесспорно читавшееся в нем известие об участии «храбров» в Калкской битве, но и все былинные известия, читающиеся ныне в Тверском сборнике и в Никоновской летописи.24 Правда, это отнесение всех известий, проникших в летопись из фольклора, к Владимирскому Полихрону Фотия. который их якобы впервые соединил в своем составе, сделано А. А. Шахматовым предположительно, без приведения особых доказательств. Однако все же А. А. Шахматов уделяет этому вопросу большое внимание и придает ему серьезное значение в характеристике Полихрона Фотия.
Не можем не видеть, однако, ошибочности такого отнесения всех поздних летописных эпических упоминаний к Полихрону Фотия как их первоисточнику. В самом деле, ограничиваясь пока что только летописными известиями об Александре Поповиче, отметим их разноречивость, которая указывает на то, что в летописях отразились различные, разновременные произведения. Александр Попович то участник Липецкой битвы как сторонник ростовского князя Константина Всеволодовича, то участник Калкской битвы на службе у киевского князя Мстислава Романовича, то борется с Володарем и половцами при Мономахе, то выступает совместно с богатырем Владимира I Святославича — Яном Усмошвецом против половцев.
Ясно, что один и тот же летописец, будь это составитель Полихрона Фотия или кто-либо другой, не мог включить в свой свод столь разноречивые известия об одном и том же лице, жизнь которого относится то к XI в., то к XIII в. К тому же самое именование Александра Поповича «богатырем» в Никоновской летописи более позднее сравнительно с именованием его «храбром» в Тверском сборнике и в Полихроне Фотия. Остается предположить, что разные летописцы в разное время отразили в своих сводах различные произведения об одном и том же герое русского былевого эпоса — Александре Поповиче.
Попробуем рассмотреть эти летописные известия с точки зрения их содержания.
В Тверской летописи 1534 г., иначе называемой Тверским сборником, в текст повести о Калкской битве, в целом восходящей к Софийской I летописи, вставлен подробный рассказ о подвигах ростовского «храбра» Александра Поповича. Изложив в повести о Калкской битве обычные в начале ее рассуждения о зловещем появлении неведомого народа (до слов: «... бог же весть един, кто суть и отколе изыдоша, премудрии мужи ведят я добро, кто книгы разумеет; мы же их не вемы кто суть, но зде написахом о них памяти ради рускых князь и беды яже бысть от них»), летописец внес от себя небольшое рассуждение о причинах поражения русских. Рассуждение это замечательно своею антикняжескою точкою зрения на грозные события Калкского побоища: «...но не сих же ради сие случися, но гордости ради и величаниа Рускых князь попусти бог сему быти. Беша бо князи храбры мнози, и высокоумны, и мнящеся своею храбростию съделовающе; именхут же и дружину многу и храбру, и тою величающеся...».25 В подтверждение этого своего соображения летописец берется привести соответствующий рассказ: «...от них же о едином въспомянем зде, описаниа налезше». Далее летописец приводит это «описание» и в дальнейшем, как это мы увидим ниже, еще раз подтверждает фактами изложенную выше мысль о гордости и «высокоумии» русских князей, опираясь при этом уже на чисто устный источник («глаголют бо»). Таким образом, письменный источник («описание») дополняется затем устным («глаголют бо»), но оба — и письменный, и устный — отличаются цельностью точки зрения и сюжетной связностью рассказа: устный источник как бы продолжает рассказ письменного.
«Бе некто от Ростовских житель Александрь, глаголемый Поповичь, и слуга бе у него именемь Торопъ...» 26 — так начинается «описание», явно определяя тем главного героя своего повествования — ростовского «жителя» Александра Поповича. Повествование «описания» не отличается детальностью. Александр служил первоначально великому князю Всеволоду. Юрьевичу (Большое Гнездо). Когда же Всеволод Юрьевич отдал Ростов своему сыну князю Константину, Александр стал служить последнему в Ростове.
На службе у Константина Александр Попович совершает ряд богатырских подвигов, защищая свой родной город Ростов — но от общерусских врагов, а от посяганий соседних князей. Эти подвиги Александра Поповича рисуются в «описании» на исторической канве того времени в узко местных чертах ростовского патриотизма.
Перед смертью своего отца Всеволода Константин не захотел уехать из Ростова во Владимир, «но у пречистиа Ростовскиа и чюдотворцевь излюбы жити» и задумал перенести «стол великого княжения» из Владимира в Ростов «и прошаше Володимера к Ростову, а не Ростова к Володимерю». Дорожа первенством Владимира, Всеволод дал великое княжение не старшему сыну Константину, желавшему перенести великое княжение в Ростов. а младшему — Юрию. Это распоряжение Всеволода явилось причиной вражды между братьями после его смерти. «Описание» рассказывает, что Юрий «воздвиг» на своего брата Константина «многие брани», намереваясь согнать его и из Ростова. Уже из этого приступа к описанию подвигов Александра Поповича чувствуется резко проведенная ростовская точка зрения на историю борьбы за наследие Всеволода.
Дальнейший рассказ о подвигах Александра Поповича включает в себя четыре эпизода.
Когда Юрии подошел к Ростову с ратью, Константин отошел к Костроме «и тоа съжже»; князь Юрий стал под Ростовом в Пужбале, войско же Юрия стало за две версты от Ростова по реке Ишне. В отсутствие Константина и ростовской дружины Александр Попович обороняет родной город. «Александр же, выходя, многы люди великого князя Юриа избиваше, ихже костей накладены могыли великы и доныне на реце Ишне, а инии по ону страну реки Усни. много Со людей бяше с великым княземь Юриемь; а инии побиени от Александра же под Угодичами, на Узе, те бо храбрии выскочивше на кою либо страну обороняху град Ростов молитвами пречистыа». Под «храбрыми» «описание», очевидно, разумеет Александра Поповича и слугу его Торопа. Дружину «описание» не упоминает; очевидно, со своим слугою обороняет Ростов, лично совершая какие-то богатырские подвиги, свидетельством чего «и до ныне» стоят великие могилы, полно наложенные костьми врагов.
После этого Юрий «многажды» приходил к Ростову на «братне достояние», но каждый раз с позором возвращался назад. Однажды Константин вышел из Ростова против Юрия, и был бои «за Юриевым на реце Гзе». Ростовцы во главе с Константином снова победили «молитвами пречистыа, своею правдою и теми же храбрыми — Александром с слугою Торопом; ту же бе и Тимоня Золотой пояс». В стане Юрия также был свой «храбрый» — Юрята.
Можно предполагать, что между Александром Поповичем и Юрятой произошел поединок, так как Юрята был убит в битве к великой печали Юрия, который затем не мог простить этого Александру Поповичу, хотя и примирился после своего поражения с братом Константином.
Затем «описание» переходит к рассказу о третьем по счету подвиге Александра Поповича. «Потом прииде», —- рассказывается в «описании», — на Ярослава Переяславского Мстислав Мстиславич, тесть его, и иные князья вместе с Константином Всеволодовичем. За Ярослава вступился брат его Юрий. Произошла битва (на Липице). Полки великого князя Юрия были разбиты, убит был и сам «храбрый и безумный боярин Ратибор», похвалявшийся закидать противников седлами. Затем следует краткое описание последующих событий.
Как показывает сличение летописного рассказа о Липицкой битве под 1216 г. и «описания» (под 1224 г.), последнее значительно сокращает летописный рассказ, о многом говоря как об общеизвестных фактах. Однако одновременно «описание» сообщает и некоторые новые данные, отсутствующие в летописном рассказе 1216 г. Так, например, боярин, выступавший на пиру у Юрия за продолжение борьбы, назван Ратибором, тогда как боярин, выступивший за заключение мира, носит имя Творимира; их именам придан, таким образом, назидательный, символический смысл.
Четвертый эпизод рассказывает об отъезде «храбрых» из Ростова на службу к киевскому князю. В 1218 г. Константин Всеволодович умер, и великое княжение отошло к Юрию. Опасаясь мщения Юрия за убийство любимого «храбра» последнего — Юряты, боярина Ратибора «и инех мнозех от дружины» Юрия, Александр Попович посылает своего слугу в различные русские княжества и созывает к себе в город на совет всех «храбрых». Город этот (замок Александра Поповича) был «обрыт» над Гремячим колодцем на реке Где — «иже и ныне той соп стоит пуст». Съехавшиеся «храбры» совещаются между собою. Если им оставаться служить по разным княжениям, то быть им перебитыми, так как у князей на Руси «велико неустроение и части боеве». «Храбрые» условливаются («кладут ряд») ехать служить единому общерусскому князю — в «мать городам русским» — Киев. В Киеве, рассказывает «описание», княжил в это время великий князь «Мьстиславь храбрый Романовичь Смоленского». «Храбрые» били челом киевскому князю. Поступившими к нему на службу русскими «храбрами» Мстислав Романович «велми гордяшеся и хваляшеся». Здесь летописец заключает свое заимствование из «описания» следующими словами: «донележе сиа злоба о ней же повесть предлежит».
Затем летописец возобновляет заимствование из Софийской I летописи, причем в своем месте упоминает о гибели Александра Поповича «с инеми седмьдесятию храбрых», как это было принято в летописях, восходящих к Владимирскому Полихрону Фотия. Однако в конце повествования после слов: «единь бог весть откуду приводе за грехы наша» составитель Тверского сборника вновь отступает от традиционного летописного рассказа о Калкской битве, вспоминая свое утверждение о том, что поражение на Калке явилось следствием похвальбы и гордости великого князя киевского Мстислава Романовича. Очевидно, что летописец возвращается вновь к своему «описанию»: «... и за похвалу и гордость великого князя Мьстислава Романовича. Глаголють бо яко прииде слух про сих татар, яко многы земли пленуют, а приближаются Руским странам, исповедаша ему (т. е. Мстиславу) о них; он же отрече: „Дондеже есмь на Киеве, то по Яико, и по Понтийское море, и по реку Дунай сабле не махивати"». Можно предполагать, что бахвальство Мстислава, как это видно и из предшествующего «описания», объяснялось уверенностью его в могуществе своей дружины «храбрых» во главе с Александром Поповичем.
Откуда взял составитель Тверского сборника свое «описание»: внесено ли оно им впервые в летопись или уже читалось и до него в составе летописных сборников, легших в основание Тверской летописи 1534г.? А. А. Шахматов предполагает,27 что «описание» занесено в летопись составителем Владимирского Полихрона Фотия, но впоследствии было сокращено во всех летописях, восходящих к Полихрону, кроме Тверского сборника. Против этого говорит то, что часть «описания» в Тверском сборнике читается в полном виде, а часть в обычном сокращении («и Александр Попович ту убиен бысть с инеми седмьдесятию храбрых»), что предполагало бы двойное использование в Тверском сборнике Владимирского Полихрона Фотия — в традиционно - сокращенном виде и в полном, нигде более не сохранившемся; но это противоречит истории создания Тверского сборника в том ее виде, как она воссоздана самим же А. А. Шахматовым.
«Описание» в своем полном виде, очевидно, также рассказывало о гибели Александра Поповича и его «храбрых» при реке Калке. Заключаем об этом из предисловия к рассказу 1237 г., явно принадлежащего составителю Тверского сборника: «О пленении Рускыа земля от Батия». Автор этого предисловия дважды упоминает о гибели на Калке Александра Поповича и 72 «храбрых», причем в первом случае в такой форме, как будто бы история этой гибели. была изложена выше: «на восточней стране» стало известно о гибели русских князей и «храбрых» в Калкской битве: «... и побеждение Рускых князей прослу, и храбрых онех 72 избиение ведомо тамо бысть...». Несколько ниже снова говорится о гибели на Калке 72 «храбрых»: «... но Киевьстии людие на Калках с великым княземь Мьстиславом Роман [ов] ичом, и с инеми 10-ю князи и с 72-ю храбрыми костию тамо падоша». Это число павших «храбрых» — 72 — явно расходится с общераспространенным известием летописных сводов, восходящих к Владимирскому Полихрону Фотия, где указано помимо Александра Поповича всего лишь 70. Ясно, что «описание» говорило о гибели в Калкской битве не одного ростовского богатыря (как во Владимирском Полихроне), а двух — Александра Поповича и Тимони Золотого Пояса, неоднократно упоминавшихся перед тем в «описании». Составитель предисловия явно имел в виду текст «описания», а но текст обычного известия сводов, восходящих к Владимирскому Полихрону. Отсюда делаем вывод, что в тексте «описания» имелось указание на иное число «храбрых», чем во Владимирском Полихроне, и, следовательно, известие Владимирского Полихрона Фотия не могло опираться на текст «описания», как предполагает А. А. Шахматов, а имело самостоятельный источник. Вместе с тем возрастает наша уверенность в том, что «описание» впервые включено в летопись составителем Тверского сборника и что слова «описаниа налезще» принадлежат именно ему.
Исследованием А. А. Шахматова установлено, что Тверской сборник в части от 1078 до 1255 гг. представляет собою соединение Новгородской I летописи с сокращенною редакцией Владимирского Полихрона. Если «описание» отсутствовало во Владимирском Полихроне Фотия, а его не было и в Новгородской I летописи, то, следовательно, ясно, что оно внесено в текст Тверского сборника составителем последнего. Это подтверждается и тем обстоятельством, что составитель Тверского сборника называет себя «ростовским селянином»: 28 «описание» явно носит ростовский характер и тесно связано с местными ростовскими урочищами,29 от которых не может быть отделено.30
Сделанные выше предположения подтверждаются найденным нами в Хронографе (ГПБ, Г. XVII. 17, XVII в. — но позже 1661 г.) вариантом той же повести об Александре Поповиче. Приводим весь текст этой повести целиком, несколько упрощая орфографию.
«Ведомо ж да будет, яко Алексанъдръ храбрый глаголемый Поповичь от ростовских житель и слуга у него именем Тороп, прочих же храбрых того же града 70.
И внегда бысть брань князю Костянтину Всеволодовичю ростовскому с меншим братом своим Юрьем Всеволодовичем владимерском о княжении и мнози бои быша межи ими, той же Александр храбръствуя выезжая из Ростова князь юрьевых вой побиваше, их же побитых от него около Ростова на реце Ишне и под Угодичами на лугу многи ямы костей накладены. С ним же храбръствуя и Тиманя Златый Пояс. На иных же боех той же Александр с теми храбрыми и Юряту храброго уби и Ратибора храброго, иже хотяше седлы войско Костянтиново (войско) наметати хваляся, уби. Князю Юрью ж Владимерскому о брате и о рати зело печально бысть сердце храбрости их ради. Вскоре же князя Костяптина ростовского бог отдели века сего, отиде к богу, и ростовское княжение достася князю Юрью ко граду Владимеру. Той же Александр совет сотвори с прежреченными своими храбрыми, бояся служити князю Юрью — аще мщение сотворит, еже на боех ему сопротивни быша; аще разъедемся по разным княжениям, то сами меж себя побиемся и неволею, понеже меж князей несогласие. И тако здумавше, отъехаша служити в Киев. Лутче, рече, есть нам вместе служити матери градовом в Киеве великому князю Мстиславу Романовичи) Храброму. Той же великий князь Мстислав Романовичь о всех храбрых хваляшесь в гордости своей: ужь слух дохождаше русским князем, яко безбожнии татарове многи страны поплениша: ясы, обези, касоги и безбожных половец множество избиша, и проидоша землю их, избивающе их гневом божиим, зане милостивый бог мстя им кров християнскую, хотя их окаянных половъцев погубити. И прогониша тии татаровя половцев до реки Днепра. Князь же Мстислав рече гордяся на-деяся на своих храбрых, их же преж рекохом. „Донележе, — рече, — аз семь на Киеве, то по реку Яик и по море Понтийское и по реку Дунай не махивати сабли". Сего ради и с храбрыми своими купно погибе, хотя помогати половцам от татар и своя вся и сам с ними погибе, яко же писано есть в Калкском побоище» (л. 337 об.-338 об.).
Приведенный текст отнюдь не восходит к Тверскому сборнику. Во-первых, содержащий его Хронограф никогда в других случаях к Тверскому сборнику не обращается. Во-вторых, в тексте этой краткой повести имеются детали, которых нет в «описании» Тверского сборника.
Например, в начале повести сказано, что у Александра Поповича «прочих же храбрых того же града 70». Тем самым объясняется, с какими «храбрыми» совещается Александр Попович после смерти Константина. Всеволодовича ростовского. Объясняется и то, с какими «храбрами» погиб Александр в Калкской битве: это «храбры» ростовские—Александровы. Не забыто в краткой редакции убийство Александром Поповичем Ратибора храброго, чем объясняется неясное замечание «описания» о том, что Александр Попович боялся мести Юрия Всеволодовича «Юряты ради, и Ратибора». Имеются и расхождения с «описанием». В последнем Александр Попович выезжал для подвигов из острога на реке Ишне, а в кратком варианте он выезжает «храбрствуя» непосредственно из Ростова. Таким образом, и «описание», и краткий вариант повести об Александре Поповиче восходят оба вместе к какой-то более подробной повести об Александре Поповиче, не зависимой ни от какой летописи.
Краткий вариант целиком подтверждает высказанное выше предположение, что отрывок о похвальбе Мстислава Храброго относится к «описанию», что это «бахвальство» Мстислава объяснялось именно службой у него Александра Поповича и его 70 «храбрых» и что результатом этой похвальбы и явилась гибель их всех.
Между прочим, А. А. Шахматов, изучая Рогожский летописец, пришел к выводу, на основании совсем других соображений, о существовании отдельной от летописи ростовской повести о Калкском побоище, которая затем в отрывках была включена под 1224 г. в Тверской сборник. Существованием такой отдельной повести А. А. Шахматов объяснял то обстоятельство, что известная хронологическая выкладка, читающаяся в Софийской I, Новгородской IV и других летописях под 6395 г., в Рогожском летописце оказалась перенесенной под 6732 г. — год Калкской битвы.31 А. А. Шахматов предположил, что эта самая выкладка читалась и в особой ростовской повести о Калкской битве, откуда была перенесена в ростовскую летопись вместе с повестью и перешла в некоторые из сводов, пользовавшихся этой ростовской летописью.
Однако наш текст краткой повести об Александре Поповиче этого предположения А. А. Шахматова не подтверждает. Следов хронологической выкладки в ней нет, как нет и в «описании». Напомним, что вставка кусков из «описания» сделана не в ростовскую летопись, откуда она перешла в Тверской сборник, а самим составителем Тверского сборника — «ростовским жителем» 32 в 1534 г. Из какой-то ближе нам неизвестной поздней ростовской летописи могла быть перенесена только та краткая повесть о Калкской битве, где имелось лишь простое упоминание о гибели Александра Поповича и его 70 «храбрых», заимствованное в поздних ростовских летописях из свода Фотия.33 Именно этим путем можно объяснить се появление в Новгородско - Софийском своде 30-х гг. XV в.